…И вот, значит, я решила найти папу.

…И вот, значит, я решила найти папу.

12 июня 2022

…И вот, значит, я решила найти папу. Помнила название села и улицу, где жили его родители. По слухам двадцатилетней давности папа уехал туда. В интернете отыскала номер телефона сельского управления. В моем идеальном мире все должно было выглядеть так: я звоню в далекое село, где георгины растут выше человека и их цветочные головы больше, чем у взрослого мужчины. Это помню из детства, цветы там всегда были деревьями. Я звоню, трубку в управлении берет женщина. Она сидит в простой комнате в простом платье, вокруг нее гора папок и ящики-картотеки. На улице светит солнце, пахнет последним осенним теплом, пылью и старым деревом, гигантские георгины кивают своими здоровыми лохматыми головами в окно. Ветер раздувает занавески, воробьи на улице спорят с утками за лужу, сельчане возвращаются с посевной, женщины поют песню. Заканчивается еще один день, простой и хороший, как и все это село. И тут звоню я, уставшая женщина в простом платье сидит перед старым вентилятором. Она уже собиралась домой. Я говорю: «Здравствуйте! Я из Москвы, я ищу своего отца». Голос мой звучит уверенно и спокойно, а вот женщина взволнованна. Она понимает, что сейчас станет тем самым мостом между потерявшимися и одинокими. И конечно же она не пойдет домой, забудет про это даже. Она побежит, как сможет, как бежали бабы сообщить новость о победе в тот дом, где не работало радио. Будет бежать между домов по улицам, сворачивать на короткий путь между огородами. Она побежит по дороге мимо неспешного трактора, из которого падают клочки сена, водитель крикнет из кабины: «Васильевна, от кого убегаешь?» А она, запыхавшаяся, только махнет одной рукой, а другой будет придерживать платок под подбородком (зачем ей платок при беге по селу в жару – не знаю). И вот она прибежит к забору, навалится на него, мотнет головой и, отдуваясь, закричит: «Петр Петрович! Петр Петрович! Вас там дочь ищет!..» А Петр Петрович Казанцев, мой отец, будет стоять посреди огорода. И он выронит тяпку.

Женщина по телефону сказала: «Так откуда звоните-то? Из Москвы? Ааа… Да у нас тут три тысячи дворов, девушка, я всех знать, что ли, должна? Сейчас посмотрю по записям, значится у нас такой или нет, перезвоните в другой кабинет, туда перейду, номер запишите». Потом она не брала трубку, затем долго рылась в бумагах. Она сказала: «Вот, да, есть, жив, прописан». И сразу в моей голове, как из земли, вырос папа. Он стоял, как георгин высотой с дерево. Я ее начала просить найти номер телефона, а она говорит, что нет номера, пятница уже, рабочий день закончен, звоните на следующей неделе. Тогда я ей намекнула, что, может быть, раз она теперь знает его адрес, то сходит к нему и даст мой номер. Женщина ответила, что делать ей нечего, это ж сколько топать и ради чего, в понедельник наберите.

Мне не терпелось. Какой понедельник, если я, может, двадцать лет ждала этого момента, как тут пережить еще два дня?! Написала в жж, тогда еще я много писала в жж, рассказывала в нем всю свою жизнь. Написала, что нужны люди в таком-то селе, у кого есть родственники оттуда? Быстро откликнулась девушка, у нее там оказался дядя. Дядя сходил по адресу, который я помнила, нашел моего отца. Потом по телефону папа рассказывал, что он стоял в тот момент на огороде. И выронил тяпку.

Мне нужен был его номер, именно его, я не передала сразу свой. Не потому, что хотела позвонить первая, как взрослая дочь. Просто если у папы нет моего телефона, то есть еще шанс ничего не делать, не говорить, не прощать. Кроме того, если у него будет мой номер, а он не позвонит, то что тогда? Он не может бросить меня еще раз.

Я тогда родила сына Степана, стала родителем сама и поняла кое-что. Стала чувствовать иначе. И вот подумала, что настал уже тот момент, когда стоить простить. Я придумала речь: «Папа, я прощаю тебя. Знай, что у тебя родился внук». Да. Так и скажу: прощаю тебя, зла больше нет, родила внука. Представляю, как бы он там обрадовался, папа же всегда хотел мальчика. А о чем еще сказать – не знала. Как-то прочитала в интернете: встречаются два приятеля, не виделись двадцать лет, один другому говорит: «Как дела?! Как жизнь?! Что нового?!» А второй ему отвечает: «Да вот… сок купил». Действительно, как рассказать все, что со мной случилось? Как я жила без тебя, кого встречала, где работала, с кем мирилась, как было трудно, какие веселые истории случались. С чего начать, с какого места? Ты ушел, когда я была еще маленькой девочкой. С тобой сейчас говорит уже женщина, которая теперь мама. Я не видела его два десятка лет. Не видела, не слышала, ничего не знала и знать не хотела. Он был классическим пьющим советским отцом, которые жили почти во всех семьях страны. Я тот самый ребенок, который мог определить, насколько папа пьяный по вращению его ключа в замке.

У меня в жизни есть один принцип, который никогда не подводит. Надо сделать, а потом подумать. Это я так перефразировала реплику одного режиссера: сначала надо выпить, а потом посмотреть. Никто не знает, как там получится дальше. Звонок отцу – это был как прыжок без парашюта в пропасть, к которой я даже подойти боялась и просто заглянуть вниз.

Папа из тех мужчин, в которых, наверное, влюбляются собственные дочери. Не любят их только, как родителей, такие мужчины вызывают восторг. От него всегда пахло чем-то невероятным. Он работал дальнобойщиком и пах острой соляркой, холодными железками, прокуренной горькой кабиной. Он умел смеяться, как никто другой, хохотал над любой комедией, как подорванный. Он был два метра ростом, великолепно сложен, усы и волосы. Это когда трезвый… Все его другие поступки – это оборотень. Один раз, когда уже не жили семьей, мы договорились с ним, что папа станет каждый месяц приносить деньги. Так он не будет тратить их на пьянство. Он сказал, что накопим, а потом купим большой подарок на день рождения. Мы с мамой жили бедно, случалось нам трудно, но я не брала ни копейки из той суммы. Как-то вечером он заявился пьяным и отобрал все деньги.

Так вот. Теперь у меня был номер, можно было позвонить. Это оказалось сложнее всего. Искала момент, прикидывала разницу во времени. Я подумала, что надо звонить ему, когда в селе утро. Тогда он точно не пьяный. Все ж таки дети алкоголиков навсегда запоминают какие-то вещи. Например, про плохие оценки надо говорить вечером, папа пьяный, родители ругаются, им не до тебя. Утро – время для хорошего. Я еще раз отрепетировала свою речь перед прыжком в пропасть. Значит, так: тебя прощаю, родился внук. Все, звоню и прыгаю.

Трубку взял старик. Это было вообще не по сценарию. Не ожидала такой ход, у меня ведь даже и мысли не было, что он, ну… вырос. У меня-то всегда был тот самый папа-орел, другого не знала.

От неожиданности я сказала: «Я тебя прощаю». Надо же было что-то говорить.
А он сказал (в моем идеальном мире я звоню, берет трубку папа, я ему такая «прощаю!», а он такой «я виноват перед тобой всю жизнь», я ему «у тебя родился внук», а он мне «господи, я не был даже достоин этого узнать!»), так вот, я ему говорю, мол, прощаю, а он мне отвечает: «Ишь ты!»

Я такая внутри себя ЧТООООО?

ИШЬ ТЫ??!?!?!?

ИШЬ, СУКА, ТЫ!!

В СМЫСЛЕ???

Он продолжает: «А я что был виноват?»

То есть партнер по спектаклю вообще врет текст, несет отсебятину, а я растерялась и чешу по старому отрепетированному: «У тебя родился внук…»

И тут происходит вообще невероятное. Он мне говорит.

Он говорит: «А я знаю, читаю тебя в интернете. Вот написала ты как-то один хороший рассказ…».

И начинает мне рассказывать про тексты. То есть пока я боялась подойти к пропасти, пока я рвала всю жизнь парашют для прыжка, как вражеский флаг, вырезала лицо папы на фото, а потом вклеивала, пока жрать было нечего, пока кричала в разных местах жизни «КАК НЕ ХВАТАЕТ ОТЦА!» и «ЧТОБ ТЫ СДОХ!», пока я корчилась, пока я варила в себе обиду и пробовала ее на соль, а если не хватало, то досаливала, пока я белым голубем мира летела в его село, в эту проклятую дыру, куда он сбежал пить, пока искала слова и не находила – ОН ВСЕ ЗНАЛ. Из ЖЖ. Всегда знал! И мог бы запросто написать или позвонить, найти меня, но не сделал из этого ничего.

И все это прощение не испарилось, оказалось, что его и вовсе не было. Мне просто нравилась эта мысль о себе: я прощаю. Какая сразу благородная становлюсь, как развеваются волосы мои, как смотрят глаза вперед, как отрешен этот взгляд!.. Да какое, прощаю!!! Ты вспомни, что ты делал, как ты себя вел, как ты предал меня!! Ты не помнишь? А я-то вот помню! Прощаю ли я тебя?! Да я себя простить до сих пор не могу за то, что была такой не нужной и не важной. Будь я, наверное, получше, так и не оставил бы ты меня.

Всей этой истории лет семь. Думаете, высказала тогда это все сразу? Нет-нет, мы нормально говорили, вспоминали какие-то имена родственников, час так себя вели, культурно попрощались. Он вздыхал и был рад. Это потом, уже потом, когда начал звонить пьяным, как двадцать лет назад, когда стало понятно, что в его голове мне все еще десять лет и говорит он с той маленькой девочкой, это уже потом, только потом, когда понес очередной бред («запомни, дочь, мои слова, слова своего родного отца…» и все это с пьяным дыханием) я начала топтать эти гребанные громадные георгины и рубить их шашкой. Это было так, как если бы жертва поймала и насиловала своего насильника. Я кричала не как дочь, а он не был в том крике папой. Мы мочили друг друга так, как если бы поднялись из земли два врага. Мы ведь не были никогда ни отцом, ни дочерью. Просто два человека, которые встретились в этой жизни и один не понимает, чем недоволен другой. Мы с ним конкурировали за звание быть правым и обиженным.

Он до сих пор звонит. Я не беру трубку. Опять не знаю, что сказать. И мысли о том, что когда-нибудь будет поздно – не помогают. Теоретическая смерть никого ничему не учит, даже уже случившаяся постепенно отпускает. Иначе бы войны не повторялись.

Вот мы думаем иногда, а что если с нами поступали бы иначе? Наши родители, учителя, одноклассники. Ведь если бы мир был справедлив и повернут только светлой стороной, то выросли бы мы другими людьми, не такими несчастными, обиженными и ранеными на всю жизнь. А потом я думаю… Даже чувствую, что благодаря своему папе стала такой, какой стала. Благодаря вообще всем его поступкам. Он был жесток, зато я теперь знаю, что чувствует другая сторона, я там была. Он очень рукастый мужчина, умеет делать все сам. Помню, как красиво сделал входную дверь в квартире, оббил ее рейками, сочинил геометрический узор, покрыл лаком – тогда это было очень модно. Я ему помогала что-то пилить, страшно гордилась, соседи ходили смотреть. А потом бабушка узнала, что папа изменяет маме. Она пошла к его любовнице и била сумкой дверь. Больше всего обижала тогда не любовница, в этом я не разбиралась. Оказалось, что у нее дверь оббита рейками точно так, как у нас. Вот что было ужаснее всего.

Может, и невозможно простить какие-то вещи. Может, и не нужно их прощать. И забыть не получается. Наверное, что-то можно только принять. Принять, что все произошедшее случилось с тобой. Что оно было. И пусть это будет мое. Я это больше не гоню, не кляну, не раздуваю, как шарик, не толкаю впереди, не волочу грузом. Мой папа и все его поступки – часть меня. Нет повода больше обижаться, со временем в обиде просто пропал смысл. Это уже не спектакль, теперь полная импровизация.

Помню, как он ездил одно время на молоковозе и брал с собой. Какой длинной была дорога, как он спрыгивал из кабины. Он великолепно спрыгивал из кабины! На длинные ноги в протёртых джинсах, чуть приседая, небрежно так прыгал, будто ничего такого. Если бы Бог ездил на молоковозе и спрыгивал из кабины, то он бы делал именно так.



Количество просмотров: 3578