Из повести «Ведьма из КарАчева», написанной по рассказам Сафоновой Марии Тихоновны (1903-1994).

- Будешь со мной работать, здесь хоть и трудно, но хорошо платють.

А шел мне тогда уже одиннадцатый год. Привела в сарай, где работали, и вот как сейчас помню: стоять бородильшыцы и пеньку бородють. Перед каждой шшеть закреплена, а на ней - в два ряда зубья острые… и бо-ольшие, с полметра, должно. Бярёть бородильщыца бородку пеньки, кидаить на эту шшеть и-и на себя ташшыть, и на себя, вот костра от нее и отсыпается. Когда отобьёть бородку от костры, так пенька пышная становилася, мягкая, и называлася уже не бородкою, а папушею. Перед каждою бородильшыцей кон ляжить, и как только набъёть она его до верху, так и отнесеть к приемшыку, а тот уже стоить, выворачиваить эти папуши, смотрить: как она сбородила, сколько? Хорошая бородильшыца четыре пуда за день могла набородить, копеек по пятьдесят зарабатывала. Осмотрелася я чуть, а мне и говорять: вон из-под тех-то и тех-то бородильшыц костру вынимать будешь. Должна я была, значить, подойти к каждой, набрать в постилку костры, снести ее на грогот и высыпать в него.

Что за грогот?.. Да грогот этот с нашу печку был, метра два над полом, и сейчас как сыпанёшь костру в него, так он и закрутится, костра отсеивается, отсеивается и когда, наконец, останется от нее одна брызга, то должна я ее отнести к той бородильшыце, у которой и выбрала. Ну, проработала первый день на этом гроготе и аж задохнулася! Всё-ё казалося, что забила пылишша все мои легкие и ни-икак не могу прокашляться, ни-икак не продохну!

- Ма, - говорю вечером, - крепко ж трудно! Лучше я опять на бахшу пойду, там хоть и тяжело, но все ж на воздухе.

- Привыкнешь, - только и ответила.

И осталась я, и привыкла. Кончали работать в шесть часов, а летом в эту пору солнце высоко-о стоить! Тепло, зелень кругом, до деревни километра четыре, и вот идем, бывало, песни кричим. Весело-то так! А ходили мимо бахши, и подруги-ровесницы, что там осталися, всё-ё завидовали: мне-то на фабрике платили двадцать копеек за день, а им только по десять. А раз получку нам что-то задержали допоздна и так случилося, что девчата, с которыми домой ходила, ушли раньше. А было уже часов десять. Ну, зашла я к пекарю, купила булочек горячих, а хозяйка и говорить:

- Что ж это ты так поздно, девочка?

- Да мне тут… недалеко, - отвечаю.

- Не-ет, доченька, вижу я, ты из деревни, - она-то. - Но ничего, бяги, тут, вроде, спокойно, Бог дасть, никто не обидить.

Пошла я... Ну, когда шла по городу, хорошо было, народу много гуляло, а вот когда за город вышла… ни души! А тут надо было переходить через мост тот проклятый… Говорили-то, что в двенадцать ночи под ним нечистые силы сбиваются и что человека под ним раз зарезали...

А так дело было. Недалеко от этого моста жил бедный мужик со своим семейством, и однажды убил какого-то богача под этим мостом, сразу рзбогател. Потом прошло много лет, стал он раз под праздник барана резать, а тут - крик: «Человека убили, человека зарезали!» Выскочил на улицу, а руки-то в крови! Да еще и нож... Вот и закричали сразу: это он убил, он! Отнекивался этот мужик, отнекивался, но ничего не помогло, схватили его, и только на суде признался, что да, правда, убил человека, но давно это было. Да и вообще, много страшного рассказывали про этот мост, и вот когда я все это вспомнила, то аж волосы дыбом стали и почувствовала, как платок стал на голове подыматься, да и вся как задеревенела всёодно и ни-икак не могу ступить на доски! Побежала назад, а сама и думаю: а как же дома-то?.. меня ж мамка ждёть, волнуется. Да вернулася, подошла к мосту опять… а ступить на него всеодно не могу! Рядом столб стоить, а мне кажется, что сатана, и рога то у него дли-инные-длинные! А когда зашла так-то сбоку да глянула под доски… а там - черти! Кишать прямо и ждуть, когда я только ступлю на него и тогда схватють и слопають. Но идти ж надо? Ну, думаю, пусть будить Божья воля! И как пушшусь через этот мост что было силы! Бягу, пятками по бревнам стучу, ног под собой не чую и думаю: это черти за мной гонются!.. Ну, а когда почувствовала землю теплую под ними, то притормозила чуток, оглянулася. Никого нетути, темень вокруг… Да остановилася, отдышалася, отошло сердце и пошла дальше спокойно. Вот тогда-то и соскочил с меня мой страх последний. И соскочил на всю жизнь. А помог мне справиться со своими страхами мой дед Ляксей, помню, всё-ё мамке так-то советовал:

- Ты, Дуняш, так воспитывай детей, чтоб они ничего не боялися.

Да и мне часто говорил:

- Не верь ты, Машечка, ни в чертей, ни в сотан, всё это от невежества людского. - И начнёть учить: - К примеру, показалося тебе в углу чтой-то, а ты не бойся, подойди да обязательно пошшупай, и когда убедишься, что там ничего нет, тогда и не будить страшно.

Хотел он, значить, чтобы мы ничего не боялися. Понятное дело! Мать-то рано на работу уходила, мы одни оставалися, и ну если покажется что-то? Будем сидеть и выть, а мать... когда ж она вернется-то? Вот и старалася я не верить ни в чертей, ни в сотан, ведьм, а другие...