Чтение. Юрий Васильев. Скиталец Пашка Слесарев
-Какое ухо? Зачем? – растерялся я.- Чтобы сожрать, зачем еще! Смотри, какое замечательное! Копченое, хрустящее!
И только тут я понял, что тяжелая авоська в пашкиной руке с чем-то непонятным, бурым была набита именно ими, свиными ушами.
- Вот, повезло! По случаю на Венце ухватил, - похвастался Пашка. - Там еще хвосты выбросили, но мне не досталось. Так будешь?
Он вытащил из авоськи и протянул мне страшное, отрезанное ухо. Я отшатнулся. И тогда Пашка невозмутимо сам тут же провел дегустацию. Насмешливо посмотрел на меня и заключил:
- Вкусно, очень вкусно.
Мы с Пашкой случайно встретились на Бульваре - центральной улице большого волжского города, где я жил тогда. Стоял чудесный солнечный день. Мимо нас сновали празднично одетые люди. И никто из них не грыз вот так, запросто на улице свиные уши, как Пашка. Мне было ужасно неловко. Но Пашке, похоже, было все равно, кто про него и что, про него думает.
Павлу Петровичу Слесареву было в районе пятидесяти, - возраст, когда пора обретать отчество, но сам Слесарев величал себя именно Пашкой. Поджарый, смуглый, со смоляными, – ни одного седого – волосами и чеканным профилем, на которым вечно блуждала загадочная улыбка, - он был похож на сильного зверя забытой породы, непонятно зачем оказавшегося среди скучных людей. Зверя, который даже освоил чужой язык, но так и не освоил чужие правила. И жил сам по себе.
Не привязанный ни к имуществу ( какое, там, имущество - один ободранный чемодан), ни к дому – его домом был весь Советский Союз, ни к семье – не было у него семьи.
Ухарь - молодец, веселый бражник, душа любой веселой компании. Однажды со скуки он показал мне, как следует варить суп в сковородке. Он брился опасной бритвой, правя ее на кожаном ремне. Был жилист, силен, но силу свою употреблял разве что для усмирения разбушевавшихся приятелей. Блистательный анекдотчик и говорун, порой, он внезапно замолкал, уставившись в одну точку. И нельзя было трогать его в эти минуты.
Когда хотел - появлялся, когда хотел – исчезал. У Слесарева был свой необъяснимый и загадочный курс, своя орбита, по которой его несло и несло, как первый советский спутник. Он представлял абсолютно невозможный ныне тип районного газетчика – шатуна. В областном городе на работу, зная повадки, его никуда не брали, даже в заводские многотиражки, зато в дальних углах области ему всегда находилось место. И неважно, что писал Пашка неважно, важно, что– легко и на любую тему.
Газетчиков в районках люто не хватало. Все, кто подучился чуток, наловчился выстраивать слова в требуемом партией формате, тут же пытались утечь из этих дальних углов, в места послаще. Вдобавок служба районщика требовала сильных ног, - почти везде и всюду приходилось добираться пешком. Было и еще одно обстоятельство. Даже маленькая информуля об очередных районных победах в искусственном осеменении коров не могла обойтись без предложения доброго стакана самогона. И если ты не пил, то считался больным, а еще хуже – чужим, и тогда тебе не было доверия. А как без доверия находить темы и сочинять заметки?
Пашке было доверие везде. В прошлом фронтовик, он умудрялся «размочить» любую тему и был высоко ценим в задушевном общении. Как волна за пароходом, вслед за ним тянулся шлейф скоротечных дружб и приятельств. Ну, а любую заметку на старенькой машинке «Олимпия» он набивал в течение часа, - просто завидный работник.
Газетные писания тех лет чаще всего никакого отношения к реальной жизни не имели. Газеты на своих страницах день за днем, год за годом выстраивали фантастический мир необыкновенных людей. Они жили тем, что выполняли и перевыполняли повышенные обязательства, образцово вели себя в быту, всей душой тянулись в кружки политучебы и др.
Помню фотографа Юру Белозерова. Он особо поднаторел в съемках доярок – передовичек. Радостные улыбки доярок с фотопортретов вселяли читателю оптимизм, но однажды я обнаружил странное обстоятельство: лица на фотографиях были разные, а платочки, кофточки и даже фон – бодренький такой, с березкой – абсолютно одинаковый.
- Как так? – спросил я у хитрована Юры.
- Наша сельская действительность пока мало подходит для увековечивания, - наставительно объяснил фотограф. – Приедешь, а там - рваные ватники, опухшие от водки рожи, срач. Вот я и придумал. На свои, отмечаю, средства заказал у художника задник для фотосъемок. Вожу его с собой в свернутом виде, а еще, про запас, – кофточку и газовый платочек. Переодеться девушке на ферме - всего пять минут, да и домой теперь, получается, не надо бежать. Со всех сторон очень удобно.
-А были такие, кто отказался надевать твою кофточку?
- А почему? Разве кофточка плоха? Мне жена помогала выбирать, - с обидой произнес Белозеров, почувствовав, что я не оценил его рационализаторство. – И вообще – ты еще молодой. Жизни не знаешь.
Когда я узнаю жизнь в необходимом объеме, фотограф так и не пояснил. А вспомнил я про фотографа только для того, чтобы вам сегодня понять логику появления очерка Слесарева под названием « Туда, где трудно». Сразу замечу, что очерки о тех, кому хотелось жить легко, в ту пору сочиняли только в сатирическом журнале «Крокодил». Жить легко пока не поощрялось.
Вдохновенный очерк Паши появился в районной газете в Чердаклах, где он в то время бытовал, и получился большим, на полосу. В соответствие с каноном этот огромный очеркище повествовал о товарище Куманькове, человеке с выпуклой общественной жилкой. Ради блага народного этот Куманьков, наверно, и маму бы не пожалел, впрочем, про маму в очерке ничего не сообщалось. Всё – только о нем, человеке, большевистское сердце билось с темпом 200 ударов в минуту, а может - и пятьсот. Вы скажете: такого не может быть? Нет, все может быть, если сердцем воспринимать поручения партии, а поручений этих Куманькову давали много.
Он работал председателем колхоза, когда вызвали в район и сказали:
- Дело такое, Куманьков. Все в целом у вас идет неплохо, Куманьков, но есть у вас в колхозе, Куманьков, одно отделение, где пока дела обстоят не очень хорошо, можно сказать – там просто трудно. В общем, следует в кратчайший срок отделение подтянуть, ну, в смысле производственных показателей. Хотим вас поставить на это отделение заведующим? Есть ли возражения?
Но какие могут быть возражения у Куманькова перед партией? Не может быть никаких возражений! Так стал Куманьков заведующим отделением, где трудно. Год, как проклятый, повышал производственные показатели , живописал очеркист, и тут партия обнаружила новый отстающий участок – молочно-товарную ферму. Куманькова вызвали, объяснили ситуацию и срочно перебросили руководителем по удойности. Прошло немного времени, и новая перепетия, - трудности отчетливо проявились в полеводческой бригаде № 5, куда Куманькова отправили бригадиром, потом - перекинули в мастера колхозного стройучастка, и наконец, совсем недавно, - в весовщики, тем более, что на весах, как известно, трудно всегда.
Перемены в судьбе героя очеркист объяснял тем, что тот никогда не искал и не ищет в жизни легких путей. «Правило Куманькова – на любом месте приносить пользу родному колхозу, своей стране, и польза эта несомненна», - такой вдохновляющей фразой завершался очерк.
На следующий день Слесарев готовился принимать поздравления с очередной творческой удачей, но вместо этого в девять утра его вызвал серый от ужаса редактор газеты. В кабинете сильно пахло валерьянкой, и в коридоре за дверью выл от зависти редакционный кот Тишка.
- Где ты нашел этого мерзавца? – нехорошим шепотом вопросил редактор Пашку, тряся перед его носом газетой. Она было испещрена пометками, сделанными красным карандашом.
- А что случилось то? - невозмутимо отвечал Слесарев. – Ну, в библиотеке мужика встретил. Пошел в обед газету «Правда» почитать. Вижу: мужчина у стойки книжки сдает, ассортимент достойный, разговорились. Ну и понеслось.
- Что понеслось?
- Общение понеслось. Фактура оказалась интересная. Какие вообще вопросы?
- А вопросы такие, что этого Куманькова вчера исключили из партии. Как алкаша и раздолбая. Мне только что Первый звонил. Он вне себя.
- Исключили? – удивился Слесарев. - А по разговору и не подумаешь. Правильный такой. На память цитировал решения последнего пленума.
- Какие решения? Какого пленума? – голос редактора достиг гамлетовских высот. – Ты почему в колхоз не позвонил и не проверил факты?
- Так связи третий день нет. К тому же вчера на планерке ты криком кричал: « Ставить в газету нечего. Умрите, а чтоб – было». Я не умер, но тему нашел. И кто ж знал, что так получится? И потом, ты ж газету подписывал, мог бы и завернуть материал. Это я в районе человек новый, а ты всех должен знать.
- Так это, значит,это я виноват ? Что тебя пригрел, работу дал. Ты хоть понимаешь, что это не просто скандал, это – катастрофа. Первый велел виновного из партии исключить.
- Так я ж - беспартийный.
- То – то и оно. Это я пропаду из-за тебя, не досижу до пенсии. Сегодня же сгинь из района. Исчезни. Растворись.
…Примерно в такой композиции некоторое время спустя Паша сам описывал досадное происшествие, ради правды жизни уточняя, что в действительности, с указанным Куманьковым он пересекся не в библиотеке, а в местной чайной, где чай никто, понятно, не пил.
- Вижу: в печали - товарищ. Разговорились. Он поллитра поставил. В разговоре появилась душевность. Потом – еще поллитра , - задумчиво вспоминал Паша. – Обещал при случае меду привезти. И вообще - неплохой мужик.
- И что было потом, после статьи?
- Эвакуировался в город. Погостил месяцок у тетушки, а потом ребята нашли мне место в другом районе.
-Хорошее место?
-Они – все хорошие, - задумчиво произнес Слесарев и закурил.
Дело в том, что помимо беспокойных журналистских обязанностей Павел Петрович добровольно, безвозмездно, легко нес и еще одну: помогал в глубинке различным гражданкам, пусть ненадолго, когда - на неделю, когда - на денек, а иногда и всего на часок, - ощутить моменты любовного счастья. И это составляло важнейшую часть его яркого бытования
Лихой Паша происходил из казаков. На дам производил впечатление магическое, ничего особенного для этого не предпринимая. Действовал он без долгих прелюдий, словно шел кавалерийскую атаку. «Положил» на даму глаз, тут же подошел,- неважно это буфетчица, секретарь парткома или библиотечный работник, - улыбнулся, черт, дерзко, по - особенному, как умел только он, поговорил о пустяках, и в десять минут решено дело.
Осечек почти не бывало.
Как-то он вспомнил историю, когда его зазвала к себе в деревне щец поесть девушка, медицинский работник. Но в доме неожиданно обнаружилась старая карга – матушка девушки.
- Водишь тут всяких, а самим жрать нечего, - прошипела карга, как в плохой сказке, так я вместо щей буду тюрю есть.
Демонстративно покрошила при госте в миску с бурой жижей, видно, домашним квасом, хлеб с зеленым луком и, ворча, принялась за обед.
Ну и какие тут щи?
Пришлось увести девушку с этого банкета на ближайший сеновал, где, как признался Пашка, он, голодный, повел себя с особой беспощадностью.
Солнце нашей литературы А.С. Пушкин, говорят, самолично составил дон - жуанский список , в который внес 112 имен прекрасных дам. Слесарев подобный учет не вел, но мне представляется, его список тоже был впечатляющим.
Однажды, он зазвал меня в гости. В состоянии особой задумчивости Пашка валялся на старинной кушетке в квартире тетушки. Ему вновь пришлось бежать из очередного района, и теперь по обстоятельствам любовным. Районный прокурор приревновал Слесарева к собственной красавице – жене, и обещал найти тему и посадить.
Лежа на кушетке, Слесарев признался вдруг, что подарил радость бытия двум председателям районного суда, четырем секретарям по идеологии, трем следователям, четырнадцати работницам потребсоюзов, включая одну председательшу, - та готова была подарить Паше автомобиль «Москвич», лишь бы не уезжал, - а еще – буфетчицам, продавщицам, парикмахершам, докторицам и медсестрам, сотрудницам сельских домов культуры и прочая, число которых было установить непосильно.
И вот не родилась такая дама, которая смогла бы удержать Пашку возле себя. Он говорил нехотя, что и пробовал пару раз осесть, но спустя несколько месяцев начинал тосковать.
- Представляешь, - возмущенно рассказывал он, - одна, зубной техник, в постели просто невероятна, как –то утром из постели шепчет ласково :
- Пашуля! Сделай мне кофе.
- И что?
- Как что!? Это я буду «им» кофе делать? Да вообще кофе не пью. Понятно, съехал в тот же вечер.
Кто как живет, а Пашка жил так, как сам хотел: удивительное правило для тех скучных лет. Полковой разведчик, 18 добытых за линией фронта «языков», орден боевого Красного знамени, - он непонятным образом выжил, дошел до Вены. И там летом сорок пятого, уже после Победы случилась с ним невозможная история. Капитан Слесарев влюбился в прекрасную девушку Марту, а та влюбилась в него, и это было, как волшебство. Но вот беда: Марта понравилась и еще одному герою, с большими звездами на погонах. Дошло дело до стрельбы. Пашке грозил трибунал, если бы верные друзья не пособили и не вывезли его транспортным самолетом на Родину. Отправили с дельным советом затеряться на ее бескрайних просторах.
Пашка смог затеряться. В первые годы более полугода на одном месте не сидел. Потом, вероятно, опасность посадки миновала, но фантомный страх вошел в привычку. Он так остался скитальцем.
Друзья смеялись, что кроме щей в сковородке, у скитальца имелось особое умение заделывать казачат. По мере сил, так сказать, поправлять в дальних углах демографию, подпорченную войной и одиночеством.
Удивительно, но мамаши потом претензий к нему не имели, - пусть хоть так, зато ребеночек. Мне говорили, будто получались у него чаще всего пацаны – черноглазые, черноволосые, бойкие, - вот сколь был силен доминирующий пашкин ген.
Однажды местный поэт Халатов пожаловался в компании, дескать, у него получаются только девки, – уже три дочери, просто беда
- Ты ведь вроде тоже из казачков? - Деловито уточнил Слесарев.
- Вроде, - осторожно ответствовал поэт Халатов.
- Так вот надо тебе казачью фуражку надеть.
- До или после.
- Во время! - Пашка захохотал, а вместе с ним и вся веселая компания.
…Вскоре его опять унесло, на окраину области, в загадочную Цильну. Я потерял его из виду, если на мой адрес не пришла в конверте маленькая вырезка из Цильнинской районной газеты, без всякого сопровождающего письма . Это было объявление о том, что из колхоза «Заре навстречу» незнамо куда ушла отара овец - восемьсот овец с тремя козлами – вожаками. Читателей просили оказать содействие в поиске животных.
Позже я узнал, что к написанию объявления был причастным Слесарев. Он успел неплохо познакомиться с председателем колхоза «Заре навстречу». Похоже, радостная заря в тот колхоз все никак не наступала. Хуже того, в хозяйство нагрянула ревизия и обнаружила отсутствие восемьсот овец. Вот тогда, по предложению Пашки, вначале председатель вызвал вертолет, на котором с воздуха на полном серьезе пытались обнаружить исчезнувшую отару. А затем оформили и удивительное объявление в районной печати.
Выглядела история красиво. Я так и представил, как козлы на тайном производственном совещании заявили: хватит тут сидеть, здесь трудно, не кормят, гады, вот-вот сожрут. Как сказали козлы: пойдем искать лучшей доли. Смогли убедить робких, близоруких овец и глупых баранов. Собрались и тайно, в ночь двинулись, - места там дикие, - на юг, в сторону вольных саратовских степей.
И никто их не смог остановить.
…Как и самого Пашку Слесарева.
