Тамара Пронько. Дневник памяти.

Всё началось с того, что улице мне неожиданно встретилась высокая, худощавая женщина, одетая в пальто китайского ширпотреба с пояском, и вязаной шапочке, надетой с претензией на манер шляпки. По внешнему облику и горделивой осанке ее возраст сразу определить не представлялось возможным. Прямая спина и плечи выдавали в ней бывшую спортсменку страны Советов. Длинные кисти рук сжимали старенькую сумочку. Взглянув на меня мельком, она внезапно остановилась и бросила фразу, слегка озадачив. Я не сразу узнала в ней соседку своих давно умерших родителей. Надя Костюкевич со своей матерью жили здесь с довоенных времен. Соседи говорили, что у нее был муж-моряк дальнего плавания, который растворился во времени, оставив ей на память о вечной любви общего сына. «А Вы не боитесь строиться и жить в этом месте?» Пока я осмысливала Надин вопрос, она добавила: «Во время войны в этом месте упала авиабомба и не взорвалась». Не дождавшись ответа, она развернулась и ушла вперед, растворившись в толпе таких же женщин с нагруженными пакетами. Несколько минут я неподвижно стояла, смотрела ей вслед, а в голове всплывали картинки из моего детства.

Нет лучше места, чем дом

По соседству с нашим домом был участок с саженцами яблонь, а вместо забора со стороны дороги росли берёзки. Под ними встречались грибы: волнушки, подберёзовики, сыроежки. Но их было мало, и чтобы набрать два-три грибочка, надо было встать очень рано, опередив всех проходящих мимо забора людей. Иногда грибочки были настолько малы, что я их жалела и давала время подрасти. Листиками и травинками укрывала едва прорезавшиеся из земли шляпки. Каждый час бегала под берёзки, проверяя, насколько выросли мои грибы-детки. Большим разочарованием было то, что кто-то все-таки срывал эти грибы, не оставив следов.

Во время войны Брянск, как крупный железнодорожный узел, сильно бомбили. Немцы, спасаясь от партизан, вырезали целую полосу леса, оставив лишь пеньки. Воронок было много, однако дыры от разорвавшихся снарядов войны к середине 50-х годов уже начали затягиваться. Края воронок обросли травой и превратились в обыкновенные и нестрашные ямы. Пустырь зарос березняком, образовав экологическую многофункциональную зону. С утра там паслись коровы и козы. В воронках с водой кувыркались утки, в ямах без воды ковырялись куры, рядом строили землянки мальчишки. Иногда босоногие партизаны с деревянными саблями и ружьями внезапно выскакивали с такими криками и визгом, что вся живность безумно неслась во все стороны, призывая хозяев на помощь.

Бедные березки, им не суждено было вырасти в деревья, они так и остались кустами. Береза - олицетворение души русского человека, но как мы порой жестоки к нашей душе. На 1 мая, к демонстрации все рубили березовые ветви, привязывали к ним цветочки и вместе с разноцветными шариками несли, как символ весны. Сколько мы их тем самым загубили.

В каждом доме жили большие семьи, детей было много и разного возраста. Не всем нравилось с гиканьем бегать, играя в разбойников или ловить майских жуков. Телевизоров ещё не было, клуб был далеко. И мы сами устраивали театр, из простыней сооружали занавес, выходили на импровизированную сцену, давая зрителям общедоступный репертуар про Ерёму и Фому. Девочки переодевались в мальчишечьи шаровары и рубашки, подпоясавшись ремешком, убрав косы, надевали фуражки, обязательно украшенные цветочком. Простые смешные истории про глухих Ерёму и Фому в конце представления заканчивались исполнением песни - танца «Светит месяц». Соседи и родители вытирали слёзы от умиления и дружно хлопали в ладоши.

Бабушка

Моя двоюродная сестра была старше меня на четыре года и жила по соседству. У нас были общие бабушка с дедушкой и мое общество им хоть и не часто, но приходилось терпеть. Я была спокойным ребёнком, усадив меня на низенькую скамеечку в кухне возле огромной печи, сунув в руки маленького голыша в цветной тряпице, обо мне забывали. В темном углу на теплой лежанке, кашляя и кряхтя, терпеливо доживал свои дни больной дедушка. Болезнь его высушила и согнула, пышные украинские усы потеряли вид и поредели, потерявшись в скорбных складках впалых щёк. По сравнению с бабушкой он казался очень маленьким.

Бабушку звали Павлина Адамовна, родом она была из Днепропетровска, и по преданиям родственников, наш дедушка, Иван Акимович, украл её против воли родителей и, тайком обвенчавшись, привез в Брянск. Родители бабушки до конца своих дней не простили дочери и зятю своенравный поступок, но каждый Новый год с упорным постоянством наша бабушка посылала красочную открытку в Днепропетровск с коротким пожеланием счастья и здоровья. Уже совсем старенькая Павлина Адамовна давала нам деньги на открытки и заставляла под диктовку их подписывать, напоминая о том, кто и где из родственников живёт.

Портрет молодой бабушки в строгом платье с открытым взглядом и гладко зачёсанными волосами в косу долго висел у неё над кроватью на гобеленовом коврике. Рядом - портрет дедушки в темной косоворотке с чубом, зачёсанным на косой пробор и усами, лихо закрученными вверх. Разделяло эти портреты висевшее на гвозде ружьё. Главным моим развлечением было созерцание всего происходящего. Я переводила взгляд с портрета на бабушку и не узнавала ее. Тонкая косица седых волос, перевязанная обрывком от старой наволочки, пряталась под платочек, посиневшие губы проваливались в беззубый рот, нос вытянулся, глаза потухли. Громко ругаться ей не хватало сил, и своё негодование она выражала стуком своей палки – клюки об пол. Возле кровати стояли стул и комод. Съежившись на стуле, закутавшись в большой платок, я смотрела из - за шторки в окно, за которым была жизнь: бегали ребятишки, лаем заливались собаки, провожая стадо коров, шли женщины с кошелками, одетые в ситцевые халаты на больших пуговицах и в передниках, обязательно с кармашками.

В левом ящике комода хранились бабушкины заветные вещицы: крестик на верёвочке, пенсионные деньги в стареньком кошелёчке, кулёчек с конфетами – карамельками с повидлом и венчальные свечи. В послевоенные годы почти все жили одинаково скромно. Рукомойник простой, лавка, на которой стояли два ведра с водой, кухонный стол и стул. На столе - медный самовар, который растапливали сосновыми шишками. Прижав к груди куклёнка, я молча наблюдала, как бабушка суетится, готовя нехитрый ужин. Вот пришла соседка с маленьким ребёнком, и бабушка полезла в левый ящик комода за конфетой для мальчика, а в это время, встав на задние лапы, кошка, воровато озираясь, проверяет возможность что-нибудь украсть из съедобного. Закипел самовар, и бабушка угощает соседку чаем с вареньем, на столе вазочка с сушками - баранками желтого и розового цвета.

Мой первый Пушкин

Знакомство с творчеством Александра Сергеевича у меня произошло рано. Несколько раз подряд перечитав сказки Пушкина, моя двоюродная сестра твердо решила поставить спектакль. Выбрав себе главную роль красавицы-мачехи, мне по-родственному отдала славу мертвой царевны. Весь текст постановки по сценарию заключался в разговоре мачехи с волшебным зеркальцем, которое тот час было найдено и заимствовано у матери.

Определив для себя тему, мы приступили к реквизиту для спектакля. Волшебное зеркало, конечно, важный элемент, но, поскольку сказка написана о мертвой царевне, то не испытывая суеверных предрассудков, мы стали искать гроб, но не простой, а хрустальный. О хрустале мы имели смутное представление, бокалы в то время были стеклянные, а пили в основном из граненых стаканов и рюмочек на тонкой ножке. Одно нам было ясно, что гроб должен быть красивым. Проведя ревизию своих сараев, мы с сестрой добрались до чердака. Для нас это была запретная территория. Преодолев страх, по шатким перекладинам забравшись на чердак, мы попали в другой мир. Здесь пахло пылью, сеном и яблоками. Сено каждый год обновляли, а яблоки, как и груши, хранили до созревания. Темным силуэтом стояла печная труба и ряд коробок со старыми вещами. На чердаке хранили летом валенки, зимой резиновые сапоги, детские сандалики и ботиночки – всё это было приобретено с трудом, поэтому просто так выбросить не хватало сил. Еще тут лежали елочные игрушки, чемодан с учебниками старшего брата и моя старая люлька. Как я её любила, как плакала, говорила, что не хочу расти и быть большой. Но что не сделаешь для искусства. Я принесла жертву театру и Пушкину в виде своей люльки. Из нее было решено сделать гроб. Люлька была плетёная косичками, на ножках, но имела один недостаток – была мне мала. В голове моей сестры созрело решение – вырезать отверстие в стенке специально для ног. Совершив надругательство над заветным предметом, я, извернувшись, едва втиснулась в мой будущий гроб. Увы, ноги предательски торчали, и спрятать их было невозможно – они не гнулись. Горько плакала я над растерзанным сокровищем. Мы с сестрой спрятали следы преступления, ничего никому не сказав. До сих пор это наша с ней тайна. А та люлька на чердаке дождалась-таки своего звездного часа. Когда у меня родилась дочка, я отмыла люльку, вставила недостающие прутики и украсила белыми накрахмаленными рюшечками.

С моим верным другом и соратником, с сестрой, мы продолжили поиски подходящего для гроба предмета. И нашли. Притащив из чулана оцинкованное корыто, сестра положила в него подушку, потом меня, укутанную в тюлевую шторку, на голову надела новогоднюю корону снежинки со стеклянными разноцветными бусинками и велела закрыть глаза. Корыто пришлось мне в пору, лежала я, вытянувшись, неподвижно и все мысли мои были далеки. Вот я лежу – такая, вся из себя, «всех прекрасней и милее», но кто будет королевичем Елисеем? Радовалась я недолго. Семерых богатырей сестра не нашла, согласились на актёрство только четверо, да и то по малолетству. В коротких штанишках с царапинами на всех частях тела, раскрыв рты от удивления, они молча стояли в коридоре и наблюдали за стремительными действиями сестры. Она построила богатырей, скомандовала: «Подъём!». И вес был взят. Но поскольку все четверо были мне ровесниками, при этом богатырским здоровьем и ростом не отличались, то хрустальный гроб, он же искусно задрапированное тюлью оцинкованное корыто, вместе со мной рухнул со страшным грохотом... Рядом стоящие ведра и бидоны эхом повторили шумовое оформление, разбудив бабушку. Выйдя из комнаты и увидев такое безобразие, грозя клюкой, она раз и навсегда завершила наш театральный дебют, окончательно оборвав наше стремление к прекрасному. Я так и не узнала, кто для меня тогда был уготован в роли королевича Елисея, и чьего поцелуя я не дождалась. Он остался бродить где-то по свету, но горько и обидно до слёз, возможно, что именно поэтому царевна во мне так и не проснулась.

Буквы тонкие писать

Через год я пошла в школу, и все мои богатыри оказались в параллельном классе. Первый «А» во все времена считался лучше, чем первый «Б», а учительница всегда была моложе и красивее. В то время в каждом классе училось много детей – 41. В школу дети приходили, не умея ни читать, ни писать. Мы выводили крючочки-буковки перьевыми ручками, а каждое утро дежурный выдавал нам из ящичка чернильницу.

Милая старенькая школа №34, ты для меня так и осталась малой родиной. Восстановленная после освобождения Брянска, осенью 45-го ты приняла своих голодных, но счастливых учеников. Нас встретили черные парты и холодные классы, которые отапливались дровами, но холоднее всего было в актовом зале, где у нас проводилась физкультура. В школу дети шли охотно и абсолютно все стремились учиться хорошо. Ученики подражали речи и интонациям учительницы, её движениям и манерам. После уроков из школы ее всегда провожала стайка девочек, помогая нести тетрадки. Конечно, у учителей были свои любимчики, и не всем детям хватало внимания. Жесткий отбор произошёл после начальной школы, раздав моим одноклассникам ярлыки и комплексы на всю жизнь. Так, например, прозвище второгодник, ученик второго сорта, навсегда приклеилось к нашим богатырям, да и многих других мальчишек оставили на второй год, а ведь им, возможно, просто нужно было больше внимания.

Училась я хорошо, и только лишь замечания о моей невнимательности на родительских собраниях огорчали маму. До сих пор мои мысли опережают движения рук, пропуская не только буквы, но и целые слова. Со стороны прожитых лет глупые обиды на своих учителей кажутся смешными. Конечно, таблицу Менделеева, как и таблицу умножения, надо помнить, а забывать историю и вовсе стыдно. Химия – это страна волшебства и магии. Математика, ну как без неё – ни здание построить, ни мост рассчитать. Теперь я понимаю, что учебник по истории древнего мира мне интереснее многих современных авторов.

Мои учителя

Преподаватель истории Мария Александровна Титова была неординарной личностью, одна из первых комсомолок Брянска, она свято верила коммунистическим идеалам. Когда умер Сталин, ездила в Москву для прощания с ним. Мария Александровна знала всю историю основания поселения древнего Брянска, и мы гордились, что наш город древнее Москвы. Она сама выбрала исторический маршрут, по которому водила не одно поколение юных брянцев. Для нас поход пешком от школы на Чашин Курган и обратно была равноценна кругосветному путешествию.

Маршрут проходил мимо железнодорожного вокзала Брянск I по мосту через Десну. И мост, и дорога с высокими тополями были не такими, как сейчас. Памятника артиллеристам ещё не было, но первая остановка для нас была именно в этом месте. Здесь Мария Александровна рассказывала о сражениях во время Великой Отечественной войны, о том, сколько крови было пролито по обеим сторонам реки Десны при отступлении немцев, о лагере пленных русских солдат за колючей проволокой. На этом месте нет памятника, нет таблички, и кровь невинных людей проросла травой. Кургана Бессмертия ещё тогда тоже не было, и мы шли тропами вдоль улицы Бежицкой. Привал для нас не значил время отдыха. Расправившись со своим сухим пайком, мы разбредались в разные стороны, и начинали рыть и копать. Артефакты, найденные предыдущими группами, считались достойными даже Краеведческого музея. Рассказы о находках подогревали наш азарт. И пусть мы ничего не отрыли, помню ощущение абсолютного счастья, какое бывает только в детстве. Обратная дорога была особенно не простой. На другой берег реки Десны нас переправлял на своей лодке лодочник, делая несколько ходок туда-обратно. Чтобы добраться до рощи «Соловьи», мы пересекали несколько ручьев, перепрыгивая по камням и кочкам.

Однако главным учителем для меня стала преподаватель литературы Анна Давыдовна Фаева. Я много читала, фантазировала, представляла себя то Золушкой, то Женей из повести Гайдара, но с приходом в наш класс Анны Давыдовны горизонты раздвинулись, и я научилась не только наблюдать жизнь, но и понимать что к чему, почему и зачем? Островский, Достоевский, Толстой и Тургенев, Симонов, Доризо, Бунин, Винокуров... Журнал «Юность» мы прочитывали от корки до корки и находили что-то своё, проникающее в душу. Стандартным размером моих сочинений была ученическая тетрадь из 12 листов, при этом познания орфографии и пунктуации страдали, и один раз я получила оценку 5/1. Что было, то было… Живые цветы в день рождения, время выпускных вечеров, экзаменов, первое сентября, день учителя. Спасибо вам, и простите, что мы обижались, были невнимательны, стеснялись делать хорошие поступки и дарить цветы.

Розовые ромашки с листочками от хризантем, они ярким осенним костром расцветают лишь в октябре, издалека привлекая к себе дачников. Латинское название этих скромных цветочков я не знаю, но в быту их зовут октябринки. Какая бы погода не стояла, даже если выпадет снег – они цветут и под снегом. Память – сложная штука, она как цветы, если за ними не ухаживать, ни расти, не цвести не будут. Не забывайте тех, кто делал вам добро. Где Вы, наши учителя жизни? Как мало вам досталось цветов. Вашими глазами сейчас мы смотрим на мир. Спасибо…